Гениальное определение нашего народа есть у Венички:
«...
Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости. Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается:
…Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой — вот какие глаза в мире чистогана…
Зато у моего народа — какие глаза! Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы не случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…»
Я давно проникся точностью подмеченного Ерофеевым народного облика. И вот, неожиданно, возникли мысли на этот счет.
В метро люди злые, как бурундуки
от загадочной россейской утренней тоски.
Трясутся в пыльные служебные клетки,
Глазки плоские, что монетки,
Серенькие, круглые: «Укушу! Не трожь!»
И в черной патине от похмелья,
Засранца-будильника и недоверья
Буркают матерно: «Куда же ты прешь?!
Едрить твою вошь!
Етить! Епить!»
А я размышляю, кому наступить
на его пролетарскую ногу.
Мещанская хищь: работа-неволя,
Закрываются души вместо дверей,
Смешно только вечером, когда Павлик Воля
Скажет слово: «Жопа» или «Еврей».
Но с утра, как известно, не до юморей.
Петрося, Мартирося – все с утра кувырком,
С утра нужно делать лицо утюгом
И думать о пролетарской ноге.
Трясусь и думаю. Вдруг как - Шмяк! –
На моей ноге уже чей-то башмак.
Ой-лю-лю-лю! Боль такая адская,
Ой, тяжела нога пролетарская.
Но я делаю лицо утюгом,
Терплю, молчу, говорю себе: «Ом»
Потом пою: «Ей-ей-ей-ей!»
Душе с моей ногою уже веселей,
«Ей-ей-ей» - да я соловей!
«Ей-ей! Паки-паки! Атьки-батьки!»
Рядом плывет ухо какого-то дядьки
И там лиходейничает пульс-муравей.
Занятно, конечно, но я озабочен
Тяжелой пролетарской ногой.
Ой-лю-лю-! Свирепые ежики, бурундучки,
Угрюмые тетушки, злые мужички,
Хмурые гномики, утренний народец!
Давайте будем добрыми, как кот Леопольдец!
Забудем, мышки, утреннюю горечь,
Станем позитивными как, например
Леня Якубович?
-Нееет!
Аня Семенович?
-Нееет!
Не угадали! Как Дмитрий Анатолич!
Он не простачок, а тертый йог,
С раскрытой, но маленькой грудною клеткой,
Напряжения мало: спокоен, улыбчив.
«...
Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости. Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается:
…Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой — вот какие глаза в мире чистогана…
Зато у моего народа — какие глаза! Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы не случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…»
Я давно проникся точностью подмеченного Ерофеевым народного облика. И вот, неожиданно, возникли мысли на этот счет.
В метро люди злые, как бурундуки
от загадочной россейской утренней тоски.
Трясутся в пыльные служебные клетки,
Глазки плоские, что монетки,
Серенькие, круглые: «Укушу! Не трожь!»
И в черной патине от похмелья,
Засранца-будильника и недоверья
Буркают матерно: «Куда же ты прешь?!
Едрить твою вошь!
Етить! Епить!»
А я размышляю, кому наступить
на его пролетарскую ногу.
Мещанская хищь: работа-неволя,
Закрываются души вместо дверей,
Смешно только вечером, когда Павлик Воля
Скажет слово: «Жопа» или «Еврей».
Но с утра, как известно, не до юморей.
Петрося, Мартирося – все с утра кувырком,
С утра нужно делать лицо утюгом
И думать о пролетарской ноге.
Трясусь и думаю. Вдруг как - Шмяк! –
На моей ноге уже чей-то башмак.
Ой-лю-лю-лю! Боль такая адская,
Ой, тяжела нога пролетарская.
Но я делаю лицо утюгом,
Терплю, молчу, говорю себе: «Ом»
Потом пою: «Ей-ей-ей-ей!»
Душе с моей ногою уже веселей,
«Ей-ей-ей» - да я соловей!
«Ей-ей! Паки-паки! Атьки-батьки!»
Рядом плывет ухо какого-то дядьки
И там лиходейничает пульс-муравей.
Занятно, конечно, но я озабочен
Тяжелой пролетарской ногой.
Ой-лю-лю-! Свирепые ежики, бурундучки,
Угрюмые тетушки, злые мужички,
Хмурые гномики, утренний народец!
Давайте будем добрыми, как кот Леопольдец!
Забудем, мышки, утреннюю горечь,
Станем позитивными как, например
Леня Якубович?
-Нееет!
Аня Семенович?
-Нееет!
Не угадали! Как Дмитрий Анатолич!
Он не простачок, а тертый йог,
С раскрытой, но маленькой грудною клеткой,
Напряжения мало: спокоен, улыбчив.