Голубой эпизод в потускневшем квадрате,
Это вера-стекло, и узоры на ней,
Ну, довольно молчать, потерпели... и хватит,
Не держать больше слов, не сдержать больше дней.
Серой шкурой закрылось - палитрою зыбкой -
Превратилось видение в хмурый туннель,
И встречает окно своей тусклой улыбкой,
Солнце-поезд как давнюю детскую цель.
Но мечты умыкнули коварные воры,
Это батька-мороз, да пурга-круговерть,
Потерпи, не ругайся, мои разговоры
Кто ещё сможет так бескорыстно терпеть.
Снова серая скатерть лежит на пороге,
Прах-веселье, где сердце - сгнивающий тлен,
Поскользнулся, - мне скользко на этой дороге,
Но пора бы вставать с деревянных колен.
Паранойя души, респектабельность злобы,
Сатанинский и крепкий капкан-перемёт,
Поминутно - тревоги, секунды-ознобы,
Сердце труса! Берите!…. Никто не возьмет.
Вот оно на ладони обманно-усталой,
Как же тянет порою его проколоть.
Ночь неслышно зиме рукава закатала,
Чтобы видеть её наркоманскую плоть.
Жизнь - подушка, в которую можно уткнуться,
У кого-то ещё одеяло в ходу.
Мысли сами скрепятся, дай, Бог, соберутся,
И пойдут как часы в повседневном бреду.
Рогоносец-декабрь девяносто шестого,
А потом и январь своим жутким бельмом
Снова в память добавят чего-то такого,
Что никак не забыть, ни душой, ни умом.
Вот Господь, вот спасенье раскаянья ради.
Кто же может всю жизнь лицемерить и спать?
Неужели все в мире - подобие бляди,
Всё от счастья до водки дано покупать?!
Вечный странник дорогу сединами кроет,
Расставляет столы, хитро щурит глаза,
Бесполезные шрамы с нестоящей кровью
Мне художник двухтысячный навырезал.
Все смеешься, смеешься… я не прикрываюсь:
Пить – не пить, жить – не жить, быть – не быть раб - не раб,
Ещё малость добавлю, срифмую, раскаюсь
В том, что все-таки слаб, в том, что все-таки слаб.
В том, что часто грублю и упрям, вероятно,
В том, что жизнь прожигал, богохульствовал, пил,
В том, что … дальше, пожалуй, совсем неприятно,
В том, что раньше хотел, а теперь отступил...
Это вера-стекло, и узоры на ней,
Ну, довольно молчать, потерпели... и хватит,
Не держать больше слов, не сдержать больше дней.
Серой шкурой закрылось - палитрою зыбкой -
Превратилось видение в хмурый туннель,
И встречает окно своей тусклой улыбкой,
Солнце-поезд как давнюю детскую цель.
Но мечты умыкнули коварные воры,
Это батька-мороз, да пурга-круговерть,
Потерпи, не ругайся, мои разговоры
Кто ещё сможет так бескорыстно терпеть.
Снова серая скатерть лежит на пороге,
Прах-веселье, где сердце - сгнивающий тлен,
Поскользнулся, - мне скользко на этой дороге,
Но пора бы вставать с деревянных колен.
Паранойя души, респектабельность злобы,
Сатанинский и крепкий капкан-перемёт,
Поминутно - тревоги, секунды-ознобы,
Сердце труса! Берите!…. Никто не возьмет.
Вот оно на ладони обманно-усталой,
Как же тянет порою его проколоть.
Ночь неслышно зиме рукава закатала,
Чтобы видеть её наркоманскую плоть.
Жизнь - подушка, в которую можно уткнуться,
У кого-то ещё одеяло в ходу.
Мысли сами скрепятся, дай, Бог, соберутся,
И пойдут как часы в повседневном бреду.
Рогоносец-декабрь девяносто шестого,
А потом и январь своим жутким бельмом
Снова в память добавят чего-то такого,
Что никак не забыть, ни душой, ни умом.
Вот Господь, вот спасенье раскаянья ради.
Кто же может всю жизнь лицемерить и спать?
Неужели все в мире - подобие бляди,
Всё от счастья до водки дано покупать?!
Вечный странник дорогу сединами кроет,
Расставляет столы, хитро щурит глаза,
Бесполезные шрамы с нестоящей кровью
Мне художник двухтысячный навырезал.
Все смеешься, смеешься… я не прикрываюсь:
Пить – не пить, жить – не жить, быть – не быть раб - не раб,
Ещё малость добавлю, срифмую, раскаюсь
В том, что все-таки слаб, в том, что все-таки слаб.
В том, что часто грублю и упрям, вероятно,
В том, что жизнь прожигал, богохульствовал, пил,
В том, что … дальше, пожалуй, совсем неприятно,
В том, что раньше хотел, а теперь отступил...